И в наши дни есть люди, стремящиеся посвятить себя Богу без остатка, избрав монашеский путь. Но каково идти этим путем современному человеку, «чаду» светского общества с культивируемым им гедонизмом? На чём строится монашеская жизнь и при чём тут семья? Как понимали послушание те, кто стоял у истоков монашества? Обо всём этом размышляет епископ Переславский и Угличский Феоктист (Игумнов).
— Владыка, позвольте полюбопытствовать, часто ли вам доводится встречать молодых людей, задумывающихся о монашестве?
— Если говорить о Переславской епархии, то здесь вижу очень чёткое, если угодно, гендерное разделение (улыбается): взыскующие монашества девушки встречаются довольно часто, а вот юношей совсем немного, можно сказать, что их и вовсе нет. Но, думаю, это отчасти связано с тем, что молодым людям для принятия монашеского пострига крайне желательно иметь богословское образование, поэтому они поступают в духовные школы и становятся монахами во время обучения.
— Наверное, практически невозможно иметь трезвый взгляд на монашество, не попробовав «на вкус» жизни в монастыре? Начинается всё всегда в некоторой степени с розовых очков…
— Безусловно, это так. Поэтому и существует у нас практика искуса, послушничества, трудничества.
— А можно ли сказать, что современным искателям монашества, особенно молодым, труднее, чем их предшественникам? Наши современники всё-таки меньше знакомы, например, с физическим трудом, имеют меньше опыта самоограничения, послушания старшим, порой с трудом учатся уступать… Или всё же это искушения вне времени?
— Это очень хороший вопрос, его стоит разделить на несколько подпунктов. На российское сообщество, да и на постсоветское в целом, большое влияние оказал XX век. Гонения на христиан привели к тому, что у большинства наших современников фактически нет представления о том, что такое монашество. Представления они черпают из книг, а порой из каких-то фильмов, не всегда качественных… Но соприкосновения нет, и для многих монахи — это какие-то полумифические инопланетные существа.
— Метко сказано…
— Люди не представляют, чем является монашество по сути, чем оно живёт и дышит, как оно существует. И совсем другое дело, когда человек растёт в среде, в которую монахи «вписаны», когда он с этим соприкасается, видит монахов в своей повседневной жизни, общается с ними, возможно, бывает в монастырях. А ведь до сих пор у нас в некоторых епархиях даже нет монастырей.
Если для человека монашество — это что-то естественное, часть общей картины мира, то ему легче задуматься об этом пути. А когда он видит только одну парадигму взрослой жизни — семейную, — конечно, ему сложно прийти к мысли о монашестве. Должно тогда быть какое-то особое призвание от Бога, не иначе…
— Но сегодня ситуация потихоньку меняется, открываются новые монастыри, восстанавливаются разрушенные…
— И тем не менее все равно нельзя сказать, что монахи как-то по-настоящему интегрированы в наше общество и являются его заметной неотъемлемой частью. До революции, понятное дело, было по-другому. По-другому дела обстоят и в современной Греции. Или, например, в католической Италии.
— Или во Франции. Конечно, монашествующих всё меньше и меньше, но люди с этим знакомы, это заметно.
— И даже, скажем, когда едешь в подряснике в московском метро, замечаешь повышенное внимание. Людям жутко непривычно видеть священника или монаха вот так, в повседневности. Привычнее, когда они как бы за гранью общества. А в той же Италии не вызовет никакого ажиотажа группа священников или даже епископов, сидящих где-нибудь в кафе. Они воспринимаются как часть общего «пейзажа» (улыбается). А у нас всё-таки по-другому…
— Да, кстати, мне тоже доводилось, сидя в кафе с «людьми в черном», ловить изумленные взгляды…
— «Как, эти люди тоже едят?!»
— Да ещё и в кафе?!
— Да, ещё и в кафе (смеется)! Это одна сторона вопроса. А другая… Например, вы задаете вопрос о монашестве как о чём-то таком, что должно «лепиться» по древним образцам…
— Это и есть то, о чём я хотела бы поговорить — есть ведь такая «модель», такое видение, и видение не дилетантское. Раз Христос вчера и сегодня и вовеки — Тот же (Евр. 13, 8), то и сегодняшнее монашество должно быть как бы калькой образцов, скажем, IV века. Да, Христос — Тот же, но мы меняемся, и порой не в лучшую сторону. А сегодняшние монахи — это плоть от плоти сегодняшнего общества…
— Есть сегодня ещё один аспект — общая подверженность общества гуманистическим идеям. Человек и его комфорт — это мера всех вещей. Но монашество подразумевает некое другое умонастроение. Когда не ты в центре Вселенной, а Бог. И ты, можно сказать, вторичен по отношению к Нему. Это принципиально иная картина мира, и её очень сложно принять, если ты вырос в гуманистической среде, а мы все выросли именно в ней. Монашество не может строиться вокруг человека, это неизбежно приведёт к духовному краху. Это самоотречение ради Бога, очень непонятное нам сегодня.
— Да… Даже понимая это умом, принять до конца непросто…
— Теперь о том, что «Христос во веки Тот же…» Даже в период земной жизни Господа Иисуса Христа общества были очень разные. И каждое общество своим путём воспринимало христианство. В каждом формировались свои традиции, свои литургические особенности и даже, я бы сказал, своё богословие. И процитированную вами фразу из апостольского Послания к Евреям нельзя применять к традициям жизни: Христос-то — Тот же, но традиции разные. И даже сейчас нельзя сравнивать модус бытия христиан где-нибудь в Заполярье и, например, всё в той же Греции.
— Понимаю, о чём вы…
— Монашество сформировалось в определённую эпоху в определённой среде — мы знаем, что это в основном Ближний Восток. Это территория современного Египта, современной Сирии, первые века прошлого тысячелетия. Это была очень незатейливая, по нашим меркам, культура с довольно низким — опять же по нашим меркам — уровнем жизни. И когда люди становились монахами, по большому счету, у них не так много менялось в бытовом плане. Как жили, извините, без санузла и возможности регулярно мыться, так и продолжали жить. Ну, может быть, чуть-чуть более сурово по сравнению с жизнью до монашества.
— Без особого диссонанса, так сказать.
— Об этом мы читаем в житиях, и сегодня нам, живущим в комфорте, это кажется жутью и жестью (улыбается). Но это нам так кажется — для них было по-другому. И если пытаться это воспроизвести в современных условиях, то современный человек, скорее всего, довольно быстро надломится, потому что он с детства привык совсем к другому. Монашество — оно ведь не про то, чтобы привыкать к каким-то экстремальным бытовым условиям. Конечно, быт имеет значение, но он не должен воспроизводить те условия, которые были в Египте в IV веке — это просто невозможно. И, как мы знаем, об этом нашей Церковью довольно много было сказано на разных уровнях. Не нужно отнимать у человека слишком много ресурсов, которые полезнее направить на другое.
— А если говорить не только о быте? Если, скажем, кто-то тяготеет к весьма закрытому образу жизни, легко ли это воспроизвести в современном мире?
— Монастыри очень разные, они находятся в разных условиях, в разных регионах. У них разные истории. Но, к счастью, монастырей у нас сейчас много, есть возможность выбора. И если по какой-то причине человек приходит в монастырь, находящийся в городе, представляющий собой историко-культурную ценность, хранящий святыни, привлекающий паломников, то довольно странно будут звучать из его уст заявления о том, что необходимо закрыться от паломников и прихожан: дескать, не монашеское это дело…
— К такому человеку возникает много вопросов…
— И первый из них: «Родной, а зачем ты пришёл в этот монастырь, если хочешь затворнического образа жизни?» Интересно получается: ты хочешь быть в городе, пользоваться всеми благами, и при этом пытаешься монастырь, в который ты пришёл, прогнуть под себя — так это не работает!
На этапе выбора монастыря, выбора общины, в которой ты проведёшь остаток своих дней, нужно осмыслять и эти моменты. Если тебе важно быть одному, жить только среди братии или сестёр — пожалуйста, выбирай соответствующий монастырь.
Я убеждён, что внутри монашества могут быть разные образы жизни. Например, в монастырях, которые являются памятниками, которые притягивают паломников, монахи неизбежно контактируют с мирянами. И такой образ жизни ничуть не более ущербен. К тому же в таких монастырях зачастую есть скиты — с благословения игумена или игумении можно жить и там.
— Но есть мнения, что такой образ жизни — это уже априори не монашество…
— Я бы рекомендовал ищущим ответ на этот вопрос перечитать чин пострижения в малую схиму. И вспоминать, какие обеты даёт монах. Это послушание, целомудрие, нестяжание, пребывание в посте и молитве, а также отречение от мирских устремлений и похотей. Это основные, довлеющие пункты, которые любой монашествующий, надеюсь, помнит и знает. Какой из этих пунктов полностью исключает соприкосновение с мирянами?
— Но, думается, какие-то «риски» всё-таки возможны…
— Конечно, общаясь с паломниками, мы подвергается некоторому испытанию. В частности, это касается нестяжания — миряне могут делать какие-то подарки определённому монаху или монахине, и этому бывает трудно сопротивляться. В отношении целомудрия тоже всё понятно — при общении с противоположным полом могут возникать какие-то помыслы. Это может мешать и посту — например, когда нужно кормить паломников, проводить с ними время. Может это сказываться и на молитве. Всё это так, но… Верность монашеским обетам будет подвергаться испытанию при любых внешних условиях, только другими «методами». За этими испытаниями ведь стоят не люди как таковые, а всё же иные существа, те самые, с которыми у нас и ведётся брань (см. Еф. 6, 12).
Однако, конечно, если насельник монастыря чувствует, что в существующих условиях он искушений не выдерживает, он должен сообщить об этом настоятелю или настоятельнице — и ему помогут.
— То есть вопрос скорее в том, полезно ли это конкретному человеку?
— Да. И если монастырь устроен так, как он должен быть устроен, то есть в нём присутствует заботливый духовный отец или духовная мать, есть доверительные братские или сестринские отношения, все эти вопросы снимаются. Если есть тот, кто наблюдает за духовным состоянием человека, эти искушения легко преодолеть. Но я подчеркиваю, что мы, уходя от мира, отрекаемся не от всякого общения с мирскими людьми, а от мирских похотей. От того, чтобы жить интересами мира. Впрочем, это в любом случае будет нас «догонять» — это неизбежно…
— Хочется поговорить ещё и о выборе монастыря. Из житий святых мы знаем, что кому-то буквально открывалась воля Божия, но сейчас всё-таки чаще работает «эмпирический метод». Как вы думаете, на что важно опираться тому, кто ищет?
— Тут, как мы понимаем, нет четких инструкций. Можно дать инструкцию, как выбрать предмет, велосипед, машину, арбуз, но человек по-другому устроен, это далеко не велосипед (смеется)! Здесь должна как-то проявить себя воля Божия, которую мы, будучи христианами, должны искать и познавать. Конечно, важна посильная личная праведность, помноженная на молитву. Если мы ищем воли Божией, то всё так или иначе сложится.
Когда, например, я общаюсь с хорошими семьями, супругами, я люблю задавать вопрос: «Ребята, расскажите свою ‘лав-стори’!» Потому что здорово узнавать, как Промысл Божий действует в каждом конкретном случае. С монашеством происходит то же самое.
— Однако некоторые важные общие моменты всё-таки есть, наверное?
— В первую очередь важно помнить о том, что монашеская жизнь — это жизнь в определённой общине, подобно жизни в семье. И важно искать, в первую очередь, общину, в которую сможешь вписаться. В которой нет неразрешимых внутренних проблем, делающих атмосферу нездоровой и мешающих нормальной жизни внутри общины.
— Например?
— Бывает, например, что игумен или игуменья слишком увлечены работой со спонсорами и им совсем не до братии (или не до сестёр). А бывает, что игуменами становятся люди «случайные». Не вполне способные к руководству, а то и — сущностно — к монашеству вообще.
Нужно понимать, что, приходя в монастырь, ты попадаешь не просто в сообщество людей, которые живут вместе по определённому уставу, а именно в семью. И, кроме того, важно задавать себе вопрос: «А готов ли я во всём подчиняться этим людям?»
— Да, это важный момент…
— Ведь об этом говорится и в чине пострига — «подчиняться игумену и всей во Христе братии». Готов ли ты к этому? Бывает, что человек кому-то готов подчиняться, а кому-то — нет. На начальном этапе должно быть необходимое доверие, необходимая симпатия.
— Также бытуют мнения, что отношения нужно строить только с Богом, а всё остальное — лишнее…
— Мне кажется, такой подход в корне неверен, потому что, если у тебя нет простого человеческого контакта с братией или сёстрами, как ты будешь духовно возрастать? Духовная жизнь подразумевает взаимодействие, соприкосновение. У тебя возникают проблемы, сложности, идёт какая-то внутренняя работа, и тебе необходимы помощники среди людей. Речь иногда идёт о таких глубинных, глубоко интимных переживаниях и движениях души, что говорить о них можно только с теми, кому доверяешь и симпатизируешь. А там, где начинается некая игра, выстраивание барьеров, — там всё перестает работать.
— Да… Вроде бы и есть возможность открыть то, что на душе, но если нет контакта, нет простоты, всё начинает рушиться…
— Мне кажется, это какая-то асоциальная позиция: «Ребята, я сам по себе, я пришёл спасаться, а вы как хотите, на вас мне наплевать». Ни к чему хорошему это не приведёт. Можно опять-таки провести аналогию с семьей: живу с женой, но не доверяю ей, она мне неприятна, но я терплю и спасаюсь. На «зубах», то есть живя «стиснув зубы», далеко не уедешь. Постоянно жить в таком напряжении человек не может.
— Именно…
— Есть совершенно замечательные патериковые истории. Например, мне вспоминается история о том, как один монах решил уйти из монастыря… Он сообщил об этом всем, и братья искренне сожалели. И каждый дал ему что-то с собой — мол, на первое время. И вот он, собираясь уходить со всеми этими вещами, вдруг понимает: «А где ещё меня будут так любить?..»
И ведь это патериковая история — не выдумка и не теория. Такая братская или сестринская любовь является определяющей, если она есть, то и неизбежные сложности (а их, конечно, будет немало!) станут видеться в другом свете, и преодолевать их будет легче.
— Митрополит Антоний Сурожский говорил, что каждый человек подобен иконе — хоть и осквернённой, и повреждённой, но иконе. И должен свою икону реставрировать. Очищать от грязи и дефектов. Но ведь реставрировать — не значит переписывать? А ведь порой и так бывает…
— Наверное, есть такое, но в нашей епархии я с этим не сталкивался (улыбается). Настоятели проявляют внимание, стараются помочь человеку раскрыть то, что дано ему Богом, в том числе его таланты и навыки. Но если рассматривать вопрос шире, то, конечно, человека «переписать» невозможно. Это какая-то утопия, поэтому заниматься этим не стоит. Нужно помочь человеку в реставрации самого себя, чтобы открыть первозданную красоту. Я снова здесь проведу аналогию с семьей: твой ребенок, конечно, генетически очень близок тебе, но он — не ты, он — другая личность. И пытаться вырастить из него копию себя — это большая ошибка. Задача родителей — помочь раскрыться новой личности. Стать ребенку таким, каким он сотворён Богом, а не таким, каким его задумал ты. И мы знаем, к чему приводят попытки, например, навязать ребёнку какие-то собственные нереализованные мечты. Закрыть какой-то свой гештальт, так сказать.
— Много говорится об искушениях, об умении смиряться, слушаться, о кротости и памяти о своих грехах — и всё это архиважно. Но почему-то меньше говорят о любви. А ведь и она важна среди тех, кто называет себя братьями или сёстрами. Вспоминается то, как общались Христос и апостолы — в простоте и любви. Хоть и тоже не всегда в идиллии, в силу немощей учеников…
— Я бы поставил любовь во главу угла — с неё нужно начинать и на ней делать акцент. Потому что без неё всё лишается смысла, потому что и Бог есть воплощённая Любовь. Об этом очень много сказано в Новом Завете, и странно, что об этом забывают.
— Да… И забывают нередко.
— Я за свою церковную жизнь повидал всякое и понял, что там, где не любовь лежит в основе всего (в первую очередь как проявление любви Божией на нашем человеческом уровне), всё печально заканчивается. Люди в лучшем случае оставляют монастырь, в худшем — своё монашеское звание.
У нас в силу исторических причин нет монастырей, в которых действительно сохранилась преемственность, где всё было бы устроено так, как должно быть в монашеских общинах. У нас послушание чаще всего имеет административный характер — именно административный, а не духовный, а административное послушание — это не то, что имелось в виду теми, кого мы почитаем как основателей монашества, кто был его столпами и учителями. Все слова про послушание — ни в коем случае не про административное послушание. Это было про послушание любви. Например, почему взрослые внуки слушаются свою бабушку? Вовсе не потому, что она может отшлепать или наказать, а потому, что любят и уважают.
«Кто любит Меня, соблюдет слово Мое (Ин. 14, 23)». И, соответственно, если я не соблюдаю заповеди, я Бога не люблю, что бы я ни говорил. Я, например, являюсь архиереем, но, если я не соблюдаю заповеди — это свидетельство того, что я далёк от Бога. Ведь если я люблю кого-то, я внимателен к его словам, я не хочу огорчить его. И строиться христианская жизнь должна именно на этом, а не на ожидании воздаяния или наказания.
— А есть ли что-то, от чего вам хотелось бы особенно предостеречь молодых людей, желающих монашества?
— Важно разобраться, чего человек на самом деле ищет, понять его мотивы. Они бывают самыми разными. Порой даже эстетика привлекает — мантии, клобуки, таинственность, чётки, борода до пояса… Я сам в юности смотрел на это с чрезвычайным восхищением (улыбается).
А мотивация для принятия монашества может быть только одна — стремление быть со Христом и исполнять Его заповеди, ни на что не рассеиваясь. Но и к этой мотивации нужно вдумчиво подходить, проверять, насколько она серьёзная. Я бы посоветовал поездить по монастырям, пожить, пообщаться с монашествующими и не спешить с окончательным решением. Важно дать самому себе честный ответ на вопрос о своих устремлениях и молиться о том, чтобы свершилась воля Божия о тебе.